Понятия «экзамен» и «урок», которыми Лотман определял отношение Якобсона к сонму бессмертных и отношение живых к ушедшему классику, используются здесь для проверки нашего собственного отношения к Якобсону и Лотману. Различные аспекты их наследия соединяются в идее «романтика в науке»: так Лотман назвал Якобсона, но это определение относилось и к нему самому. В исследовательских подходах Якобсона и Лотмана немало общего; основные различия между ними обнаруживаются в трактовке коммуникации и механизмов перевода. Так, в отличие от Якобсона Лотман настаивает на многоязычии коммуникативных схем и видит креативный смысловой потенциал в ситуациях культурного непонимания и непереводимости.

Работы Романа Якобсона по визуальной семиотике отличаются сложностью, вариативностью применяемого метода. Проблематика визуальности не поддается чисто структуралистскому исследованию, и Якобсон выступает порой как формалист в опоязовском смысле слова, внимательный к силовым, конфликтным взаимодействиям в художественном объекте, а иногда и как стихийный феноменолог, исследующий восприятие человеком собственного тела и его проекции на внешние образы. Постоянным элементом этих работ является динамический подход к визуальному образу, причем это не диахроническая динамика эволюции, а статическая динамика конфликта и напряжения сил, которой образуется эстетический объект.

В статье рассматривается работа Р. Якобсона «Язык в действии» (1949), интересная с точки зрения становящегося в ней представления о коммуникации как о «многосложном», полифункциональном процессе, в котором передача человеческого опыта обеспечивается косвенностью речи. Интерес представляет выбор объекта анализа («Ворон» Э.А. По), его интерпретация, использование фигуры американского поэта-аналитика в качестве имплицируемой ролевой модели.

Вопреки общим представлениям о Р. Якобсоне как основоположнике структурализма, в довоенный период он не столько занимался функцией, сколько формой. Понятие структуры он заимствовал из разных источников, среди них - антидарвиновское течение ортогенеза, где причинное объяснение заменяется целенаправленным развитием, и прежде всего - идеалистическая морфология, гласящая, что две формы могут быть похожими без контакта во времени и пространстве и что сходства объясняются не случайностью , а общим скрытым планом, который предстоит обнаружить и выявить. Можно восстановить целую серию научно-философских течений, стремящихся установить возможность бесконтактного воздействия , например идею подражательной магии у Дж. Фрэзера, служившую источником вдохновения известной якобсоновской оппозиции между метафорой и метонимией.

Цель данной статьи - очертить проблемные рамки дальнейшего исследования структурализма и его генеалогии. Мне хотелось бы показать, что преобладающие ныне подходы к изучению истории структурализма следует значительно расширить, причем не только для того, чтобы полнее учесть наследие мыслителей Восточной и Центральной Европы, но и чтобы лучше осмыслить глубокую, плодотворную укорененность структурализма в немецкой научной мысли XIX в. С этой целью я в сжатом виде сопоставляю три различные историографические модели структурализма («французскую», «восточно-западную» и «якобсоновскую»): каждая из них представляет - пусть приблизительно и избирательно - контрастивную карту интеллектуальных и межличностных сетей, которые лежали в основе развития структурализма вплоть до Второй мировой войны.

Статья посвящена исследованию малоизученной поэмы, включенной в Абингдонскую и Вустерскую рукописи Англосаксонской хроники в качестве записи за 1036 г. Содержание поэмы о гибели Альфреда Этелинга, брата Эдуарда Исповедника, реконструируется на основании более поздних памятников XI-XII вв. Анализ поэмы показывает, что ее ритмическая, звуковая, лексическая, синтаксическая организация восходит не к западногерманской традиции аллитерационного стиха, но к агиографической и гомилетической традиции, засвидетельствованной прозой Вульфстана и Эльфрика. В статье высказывается предположение, что создатель поэмы сочинил ее по образцу более раннего ритмизованного текста о гибели Эдуарда Мученика, включенного в Петерборскую рукопись Англосаксонской хроники за 978 г.