В статье практически впервые в историографии анализируются известия о народе ромеев, обозначаемых как «греки», в оригинальной («непереводной») древнерусской литературе XI–XII вв. Народ греков представлен у древнерусских авторов как носитель высокой культуры, владеющий исключительными духовными (прежде всего истинная православная вера и неповторимая по красоте обрядность) и материальными ценностями. Типичный грек описывается как обладатель уникальных знаний, умений и технологий (философии, риторики, виноделия, лечения, иконописи и др.). Греки выступают как учителя «нового христианского» народа русь. Одновременно греки отличаются тем, что зачастую используют свои навыки во зло: философию и риторику – для обмана и манипулирования, вино – для отравления и т. д. Это провоцирует у руси недоверие к ним и их технологиям. Амбивалентность древнерусского этнического стереотипа грека отражает двойственность взаимоотношений руси и ромеев, которые, с одной стороны, являлись единоверцами и часто оказывались союзниками, а с другой – не менее часто были военными противниками и конкурентами в разных областях.

Понятие физического пространства как абстрактной протяженности несвойственно менталитету древних исландцев и, соответственно, не было вербализовано и концептуализировано. Все лексемы, связанные с пространством, характеризуют его как ограниченное и обязательно обитаемое: heimr – «мир (один из многих), некая область как место обитания», и rúm – «пространство, занимаемое кем- или чем-либо; помещение, сидение и т. п.». Более конкретны обозначения определенного участка пространства: land («земля») и staðr («место»). В восприятии этих локальных пространств особенно важна была их соотнесенность с человеком. Понятие границы было связано с маркированием земельных владений, в том числе государственных, и выражалось большим количеством слов: mörk (также «[пограничный] лес»), landamæri, landamörk, endimörk (крайний), vébönd (кн.); за границей útland, útan, á útleið. Размеры локальных пространств, их протяженность (lengð, fjarlængð, vegalengð «длина, расстояние»), расстояния между конкретными объектами определялись днями пути, т. е. расстояние измерялось «человеческим фактором». Таким образом, пространство мыслилось как антропоцентрическое.
Знакомство с пространством сопровождалось его доместикацией, которая осуществлялась на нескольких уровнях. Наиболее действенным способом «присвоения» пространства было наделение именем его самого и находящихся в нем объектов. В доместицированном, «своем» пространстве доминировали собственные, древнескандинавские наименования, в пространстве «чужом» – транслитерация местной номенклатуры. Особенно отчетливо топонимическая доместикация проявляется в скандинавской топонимии Восточной Европы. Локальное пространство структурировалось выделением центра власти и периферии (оппозиция inni : úti).

Статья посвящена проблеме жанровой классификации древнеисландской саги. Сага представляет собой уникальный жанр словесности и распадается на несколько видов, или под-жанров, которые исследователями определяются по-разному. Преимущественно используется традиционная схема, основанная на тематико-хронологическом принципе, выделяющая «королевские саги», посвященные истории Норвегии с древнейших времен до конца XIII в.; «родовые саги», описывающие историю исландских родов с момента заселения Исландии в конце IX в.; «саги о древних временах», повествующие о событиях в Скандинавии до конца IX в.; «саги о епископах», т. е. жизнеописания исландских епископов; комплекс саг о событиях в Исландии в XII–XIII вв. «Сага о Стурлунгах», а также «рыцарские саги», представляющие собой прозаические пересказы рыцарских романов, и аналогичные им собственно скандинавские саги; жизнеописания святых; переводы исторической и псевдоисторической литературы. Параллельно существует деление саг на «саги о современности», «саги о прошлом» и «саги о древности». С конца прошлого века саговеды активно привлекают к обсуждению жанровых особенностей саг сформулированную М.М. Бахтиным теорию «хронотопа» – единства временны́х и пространственных отношений, отразившегося в литературе. На примере «саг о древних временах», и в частности «Саги об Ингваре Путешественнике», в статье показано, что одного хронотопа для создания классификации саговых под-жанров недостаточно, что саги по своей внутренней организации гораздо сложнее, а их отличительной чертой является «гибридность» – соединение в каждой отдельной саге характерных черт под-жанров традиционной классификации.

Исландские генеалогии, дошедшие до нас в средневековых нарративных источниках (в первую очередь в родовых сагах и в «Книге о занятии земли») имеют формализованную структуру. В текстах они представлены в виде поколенных росписей. Однолинейных (только нисходящих или восходящих) генеалогических перечней в источниках крайне мало, в большинстве случаев в них учитываются родственники как по мужской, так и по женской линии. Порядок перехода с одной генеалогической линии на другую в поколенных росписях был достаточно строго регламентирован, для описания смены счета родства использовались различные глаголы (heita, vera и eiga в pret.). В результате проведенного анализа видно, что с помощью глагола heita обозначались люди, как правило, жившие на момент действия сагового сюжета (или – для «Книги о занятии земли» – заселения острова), поскольку они так или иначе принимали участие в его развитии; а жившие ранее описываемых в саге событий обозначались при помощи глагола vera. Следовательно, эти два глагола можно использовать в качестве дополнительных хрономаркеров для уточнения как времени фиксации поколенных росписей, так и времени действия в сагах.

В статье рассматриваются пространственно-временные координаты повествования в пяти древнеанглийских житиях: девы мученицы Юлианы (аллитерационная поэма Кюневульфа, VIII–IX вв.), дев-мучениц Агаты и Агнес (проза Эльфрика Грамматика, конец X в.), жития святого епископа Николая Мирликийского и отшельника-аскета Эгидия (анонимная проза XI в.). Выделяется три вида координат, которые определяют жанровую специфику произведения: мир земной, мир сакральный (библейский) и мир трансцендентный. В житии святого епископа земной план превалирует над двумя другими, что отвечает характеру его деятельности и власти. В рассказе о жизни отшельника-аскета значительное место занимает отсылка к библейским, особенно евангельским событиям (прообразующим поступки святого), а также его контакты с миром трансцендентным. В житиях дев-мучениц трансцендентный мир выдвигается на первый план, в то время как земные координаты сведены к минимуму, а библейские аллюзии выполняют назидательную роль. В поэтическом житии девы-мученицы Юлианы заметно влияние германской мифоэпической традиции, которое проявляется в эпизации и гиперболизации описаний благодаря использованию героико-эпических мотивов и фразеологии.

В статье аргументируется предположение, что в поэтических вставках в Англосаксонскую хронику сочетаются различные способы изображения времени: абсолютное календарное время от Рождества Христова (Anno Domini); сакральное время, заданное церковными праздниками; относительное время, измеряемое правлением монарха от восшествия на престол до кончины; генеалогическое время, основанное на династических именованиях правителя и представителей его рода; пространственное время, определяемое хронотопом. Хронотоп выполняет композиционную функцию во всех поэмах Хроники: в «Битве при Брунанбурге» акцент на хронотопе позволяет расширить пространственно-временную перспективу и оценить значимость победы в масштабах вселенной; в «Завоевании пяти бургов» с помощью хронотопа легитимизируется освоение нового пространства и возвращение исконных земель; в поэтической вставке о коронации Эдгара Миролюбивого восшествие на трон земного монарха уподобляется благодаря хронотопу посвящению в чин духовного лица. Хронотоп поэмы о кончине Эдгара Миролюбивого приобретает апокалиптический символизм, устанавливая пространственно-хронологическую обусловленность природных катаклизмов и бедствий в стране кончиной короля. В поэме об убийстве Альфреда хронотоп получает аллюзивную функцию, наделяющую его ассоциациями с панегирической поэзией и позволяющую противопоставить былое величие англов их бесславному настоящему. Хронотоп в поэме о кончине Эдуарда Исповедника вводит контраст преходящей, временной власти над земным королевством и вечного спасения в мире ином. Изучение хронотопа в поэмах Англосаксонской хроники, проведенное в статье, позволяет пролить свет на восприятие времени и способы освоения пространства в средневековой Англии.

В статье рассматриваются хронотопические особенности сцен ожидания Страшного Суда, включенных в произведения древнеанглийского христианского эпоса. Обращение к данной теме предполагало описание будущих событий, что было не характерно для эпического повествования, основной объект которого – идеализированное прошлое. Нарушение эпической дистанции (доступность описываемых событий оценке с внеположенной им точки зрения) было характерно и для героического эпоса англосаксов. В данной работе показано, что христианский эпос предполагал не только возможность оценки событий, но и совмещение разных временных пластов, более конкретное, чем в героическом эпосе, описание плана будущего, а также включение в повествование плана настоящего, т. е. времени рассказывания эпоса. Такого рода изменение хронотопа отличает христианский эпос от героического и допускает возможность его выделения как самостоятельного жанра, учитывая условность жанрового деления в данной поэтической традиции.

В статье рассматриваются три миниатюры, изображающие миф о рождении Зевса на острове Крит, из трех разных греческих рукописей. Оригинальное изображение находится в византийской рукописи XI в., содержащей античный текст дидактической поэмы об охоте Кинегетика Оппиана из Апамеи III в. н. э. Вторая миниатюра, которая является ее копией, находится в ренессансной итальянской рукописи XVI в. венецианского писца Бартоломео Занетти. Третья миниатюра, скопированная в Париже в 1554 г. анонимным миниатюристом, работавшим вместе со знаменитым каллиграфом критского происхождения Ангелосом Вергикиосом, с итальянской копии, кардинально меняет художественное решение протографа. В итоге миниатюра парижской рукописи превращается в настоящий картоид, вписывающий в мифологическое пространство Крита элементы его актуальной географии – крупнейшие города времени господства над островом Венеции. Византийское изображение перерабатывается в ренессансный мини-шедевр.

В статье исследуется, как функционируют категории пространства и времени в западноевропейской литературе путешествий XIII–XV вв. Будучи основными координатами всякого путешествия, пространство и время, тем не менее, предстают в весьма различном виде в зависимости от жанровой модификации путевых заметок и, главное, от той «культурной роли», которую берет на себя ее автор и которая определяет модальность повествования. Соответственно, в отчетах миссионеров, купеческих записках, хрониках Крестовых походов и дневниках паломников эти категории имеют свои индивидуальные очертания. Анализ сочинений Одорико Порденоне, Джованни да Пьяно дель Карпини, Вильгельма де Рубрука, Марко Поло, Жоффруа Виллардуэна, Жана де Жуанвиля, Никколо да Поджибонси и других авторов паломнической литературы позволяет сделать вывод о том, что способы представления времени и пространства в средневековой литературе путешествий многообразны, они определяются теми задачами, которые ставит перед собой автор, его социальным статусом, уровнем образования, а также аудиторией, для которой предназначено его сочинение.

В статье рассматриваются две версии старофранцузской поэмы XIII в. «Рождение Рыцаря с лебедем», входящей в цикл о Первом крестовом походе, с точки зрения воплощения топоса «иного мира». В типологически более ранней версии «Элиокса» упоминается относительно определенная локализация королевства отца Рыцаря с лебедем, в то время как чертами «иного», чудесного мира, наделяется пространство, из которого приходит мать героя (гора, у подножия которой располагается источник). Действие поэмы «Беатрикс», сложившейся на более позднем этапе бытования сюжета, напротив, разворачивается в чудесном мире – сказочном королевстве на острове, окруженном морем.
В статье показана семантическая близость таких локусов как гора (у подножия которой могут быть расположены река или источник и на вершине которой может находиться замок) и остров (на котором располагается гора или замок). С этой целью рассматривается сюжет о Мелюзине, который сформировался примерно в то же время, что и «сюжет о Рыцаре с лебедем», и имеет с ним ряд сюжетных параллелей, а также романы Артуровского цикла, в которых топос «иного мира» включает в себя описание как горы, так и острова.
Делается вывод, что выбор одного из вариантов воплощения топоса «иного мира» зависит от того, где разворачивается действие – в самом сакральном мире или на границе «иного» и условно «исторического» миров. В поэме «Элиокса» мать Рыцаря с лебедем, спустившись с горы, покидает «иное» пространство и вступает в брак со смертным. Поскольку на относительно позднем этапе бытования «сюжета о Рыцаре с лебедем» сакральной природой наделяется сам герой и оба его родителя, в поэме «Беатрикс» «иной мир» описывается как остров, на котором расположен королевский замок и другие значимые для сюжета локусы.